* * *
В рассматриваемом аспекте уникальность первого выдающегося произведения Ефремова – ''Туманности Андромеды'' – та, что его совершенные в совершенном обществе герои образуют самый совершенный ''логический квадрат''.
Веда Конг и Дар Ветер – безусловно самые полные идеалы во всем творчестве Ефремова. Обоснований этому, по-моему, не требуется.
Эвда Наль – красива внешне и внутренне. Наверно, она – неплохая певунья. В низшей школе танцев она училась тогда, когда эта школа не была еще обязательной. Но Эвда несколько холодновата, она не притягивает людей так, как Веда. Можно предполагать не слишком блестящую физическую форму Эвды (по нормам Эры Великого Кольца, конечно). Даже для загара вечно занятая Эвда вынуждена принимать пилюли ЗП. Это совершенно излишне для Веды, которая, еще не успев растерять загар, полученный при раскопках курганов в жаркой степи (простой лопатой, между прочим), устремилась под палящее солнце южного моря, где много плавала, возможно пыталась нырять к Коню на дне морском. В рамках романа Веда выступает перед Великим Кольцом, спускается в пещеру, снимается в фильме и даже пробует немного работы Эвды, ухаживая за выздоравливающей Низой Крит. Нет и намека на то, что Эвда ведет столь же динамичный и полезно разносторонний образ жизни. Сомнительно, чтоб Эвда смогла бы ''поспорить с первобытным проворством быка'', как Веда, которая от их с Дар Ветром опасного приключения (которое с Эвдой вообще вряд ли могло приключиться), не испытывала ''ничего, кроме откровенного восторга'' молодой и сильной женщины, раздосадованной, что Ветер прекратил приключение. У Эвды же главные достоинства – высокая квалификация психиатра, психолога, мудрость самой зрелой героини романа, хладнокровие, воля и т. п.. Что касается Рена Боза, то он – просто гений, отрешенный от многих радостей жизни, панически воспринимающий мощную земную красоту Чары Нанди и равнодушно – тонкую небесную красоту Веды, сам внешне неказистый и эмоционально не яркий. В общем – незаурядная пара с явным смещением к крайней рациональности в ущерб чувственности.
Противоположный перекос у Чары Нанди и Мвена Масса. Чара совсем не глупа и потому сама формулирует: ''… при большей бедности интеллектуальной жизни мне остается богатство эмоциональной.'' А Эвда – автор точных характеристик – смягчив приговор Чары самой себе, все же признает: ''Существо мысли правильно…''. Чара чарующе красива телом, хорошо поет, играет на гитаре, а как выдающаяся танцовщица – обладает великолепной физической подготовкой. Она не только выдержала бешеный темп танца (испугавший Мвена, самого физически очень подготовленного) на Празднике Пламенных Чаш, но и на равных бежала (за гитарой) с мужчиной – победителем десятиборий, успешнее могучего Мвена ныряла с обрыва. Из многих действующих лиц романа только Чара каталась (с помощью лата) на гребне колоссальной волны посреди океана. Можно не сомневаться – если бы в приключении с быком вместо Веды (или вместе с Ведой) была Чара – Ветру не было бы нужды соединять кабелем нос быка и аккумулятор. Он с винтолета мог бы насладиться победой ''пантерообразной'' красавицы над бедным травоядным (нечто вроде наслаждения Пандиона тысячами годами ранее). С Чарой все ясно. Но Мвен Масс – большой ученый. Однако все главные герои романа – мужчины – большие ученые. А Мвену Массу все та же Эвда Наль дала характеристики: ''… Мвен, несмотря на свою ученость, ближе любого из нас к природе…'' и ''… красивая комбинация холодного ума и архаического неистовства желаний''. Никто не испытал такого эмоционального потрясения от мира алых туканцев, какое пережил Мвен Масс. Его архаическое неистовство желаний привело к гибели четырех человек и разрушению ценного спутника (вина Рена Боза наоборот – от подчинения умственной деятельности всего остального). А после катастрофы Тибетского опыта сильнейшее чувство вины погнало Мвена в никому не нужную ''ссылку'' на Остров Забвения. К этому можно добавить, что телесный облик Мвена сразу очаровал Чару, несомненно, избалованную мужским вниманием, а его огромная физическая сила заявлена вполне ясно.
Если скромное положение Низы Крит в сравнении с блистающими Ведой, Эвдой и Чарой сомнений вызывать не должно, то Эрг Ноор, вроде бы, другим главным героям-мужчинам не уступает. Но… Ничто, кроме участия в звездных экспедициях, не говорит о каком-то особом атлетизме Эрга (как и других космонавтов Эры Великого Кольца – вспомним Пур Хисса) или его монументальной фигуре. Если он и удержал подхваченного ураганом на планете Черных медуз Эона Тала, то, может быть, это свидетельствует, скорее, о хладнокровии Эрга. При взлете с Черной планеты, когда экипаж ''Тантры'' бессильно распластался в креслах, сильные пальцы начальника экспедиции работали, как и он сам. Но это совсем не значит, что в подобной ситуации могучие Ветер и Мвен не работали бы и того лучше. Прямых указаний Автора на незаурядную физическую мощь Эрга нет. Напротив – бледность Эрга, его узкие ладони и длинные (пусть и твердые) пальцы говорят против наличия такой мощи – даже при высоком росте. Да и откуда ей взяться у человека, почти всю жизнь – начиная с рождения – пребывающего в помещениях космических кораблей, более тесных, чем в приличной тюрьме? Короче говоря – телесная, физическая сторона Эрга Ноора вряд ли сравнима с этой стороной Дар Ветра и Мвена Масса, скорее можно ждать аналогии с Реном Бозом. Но Эрг – не гений, как Рен (в ''Часе быка'' Рен назван легендарным – в отличие от более скромных характеристик Эрга и Ветра, как знаменитых). Впрочем, уступая в чем-то остальным героям-мужчинам, Эрг в своей узкой, но исключительной профессии, требующей разнородных талантов, является непревзойденным мастером (никто из современников не имел за плечами четырех звездных экспедиций, причем в двух – начальником и командиром). Собственно говоря, если бы в романе не было гениального Рена Боза, а пару составляли Эвда и Эрг (при соответствующей замене пары для Низы) – ''логический квадрат'' был бы более логичен. Стоит добавить, что и Низа – женщина далеко не ординарная – астронавигатор. Низа и Эрг идеальны скромно только относительно самых блестящих представителей Эры Великого Кольца, да и то Эрг – достаточно условно. А у скромной Низы нужно отметить ее особую отзывчивость, жертвенность – сердце Данко.
Итак, ''логический квадрат'': Ветер Веда
Рен Эвда Мвен Чара
Эрг Низа
''Квадрат'' как бы находится в системе координат, в которой на оси абсцисс заданы некоторые соотношения рациональности и чувственности, а на оси ординат – некоторые соединения их ''абсолютных величин''. Табличное представление ''квадрата'' подчеркивает особый ''антагонизм'' Рена и Чары: ''Рен Боз шел … осторожно отодвигаясь от Чары, а та скрывая насмешку, искоса поглядывая огромными глазами, широко шагала рядом''.
* * *
В ''Лезвии бритвы'' полностью идеальная пара (насколько такая возможна в нефантастическом обществе) – Гирин и Сима. Впрочем, сама Сима высказала мнение, что ''я слишком много уделяла внимания развитию тела и отстала в духовном отношении''. Может быть это отчасти и так – все же Сима гораздо моложе Гирина (по возрасту могла бы быть точной ровесницей дару любви Гирина и Анны). Но умный Гирин развеял сомнения Симы: ''Нет… чем больше я знакомлюсь с вами, тем больше мне кажется, что у вас все хорошо уравновешено. То, что я проповедую и о чем мечтаю – о лезвии бритвы''. Несомненно – с Гириным Сима быстро преодолеет свое некоторое возрастное отставание. Но и без этого в разных отношениях Сима сопоставима с самыми яркими героинями романа. Можно отметить некоторую удвоенность образов Гирина и Симы. Иван Гирин родился году в четырнадцатом. А в шестнадцатом году на выставке Денисова-Уральского ''… у горки, самой богатой по количеству минералов… застыл зачарованный мальчишка'' лет восьми. ''Мальчик Ваня, загипнотизированный красотой и блеском самоцветов – это никто иной, как будущий автор'' (геолог) – авторитетно подтвердил догадку проницательных читателей друг И. А. Ефремова П. К. Чудинов. Но все друзья и проницательные читатели поняли и то, что Иван Гирин (родившийся лет на шесть позднее другого мальчика Вани) больше, чем любой иной персонаж романов Ефремова, прообразом имеет самого Ивана Антоновича. Автор не тесно сводит в романе два образа, прообразом которых явился он один. Сима – большая земная любовь Гирина. Однако в романе присутствует еще одна, ''не спетая'', не материализовавшаяся, потому идеальная, неземная (может быть, без полного осознания этого факта) любовь героя, его ''Беатриче'', незримо сопутствующая ему всю жизнь – Анна. Имя – как у героини первого, ''гриновского'' рассказа (моя статья ''Этапы большого пути''), а Гирин – почти Грин. Пересекаются своими важнейшими событиями ''Встреча на Тускаророй'' и ''Лезвие бритвы'' в Кейптауне, на юге Африки, всегда очень интересовавшей Ефремова, особенно в молодые годы. Обе Анны, все три Ивана и герой ''Встречи над Тускаророй'' – из одного поколения. Сима имеет прообразом земную любовь Ефремова – а Анна? Может быть, соотношение прообразов Симы и Анны похоже на соотношение образов Чары и алой (как Паруса у Грина) мечты Мвена Масса?
Тиллоттама – подобие Чаре Нанди (даже по расе) и уже этим задает их с Даярамом место в ''квадрате''. Но Даярам и сам близок мучительно ищущему невыразимую женскую красоту Мвену. Дараям не столь монументален, как Мвен, но Автор прямо говорит об его большой физической силе. Зато Дараям по специальности не ''физик'', а ''лирик''.
Тоже маленькая, юная Леа похожа на Низу и характером – порывистым, максималистским. Правда, она, наверное, не так сильно настроена на самопожертвование ради людей вообще, но ради близких, симпатичных ей – явно. К тому же, всегда готовая дать бой любой несправедливости, Леа фактически выходит на ту же общую жертвенность. А поводов жертвовать собой ради других эпоха Леи дает гораздо больше, чем Эра Великого Кольца. Чезаре – человек достаточно разносторонний, но без великого таланта даже в своей профессии. Он и Леа – просто хорошие парень и девчонка, вполне достойные скромной идеальности.
Сандра и Ивернев занимают оставшуюся вершину ''квадрата'' лишь отчасти потому, что интеллектуалы. Сандра красавица и артистка со стажем, а обоятельный Ивернев, геолог-практик, надо думать, физически крепок. Но у Сандры несомненный ум несколько мужской жесткости, высшее образование, склонность к политическому, даже социологическому анализу, мудрость много испытавшего человека, закаленная воля. А Ивернев – человек умный и в качестве геолога является научным работником. Как ''рациональная пара'' они не столько не рациональная, сколько не пара. Над Сандрой довлеют призраки ее богемного прошлого, Иво, Андреа; а Ивернев недавно перестрадал Татой.
* * *
Достаточно выраженный ''логический квадрат'' персонажей ''Туманности Андромеды'' и ''Лезвия бритвы'' сменяется очень размытым уже в ''Часе быка''. Здесь героини оттирают героев (вполне героических) на задний план, вытесняют из ''квадрата''. И происходит смена акцентов ''углов квадрата''. В ''Туманности Андромеды'' доминирует Веда (с Ветром). В ''Лезвии бритвы'' женщины держат паритет (но хотя бы среди мужчин самая колоритная личность – соответствующий Ветру Гирин). В ''Часе быка'' на первый план выходит ''рациональная'' Фай Родис, берущая на себя скорее мужские по ''Туманности Андромеды'' функции лидера в экстремальной ситуации. Т. е. Фай больше соответствует даже не Эвде Наль, а Эргу Ноору, на Земле уступающему ее самым ярким мужчинам, но в дальнем космосе – несравненному. Полный идеал – Эвиза Танет. Стать центральной фигурой – как Веда в совершенном мире – ей не позволяет несовершенство Эры Разобщенного Мира Торманса, которому и Веда бы не пришлась. Плохо встроилась в жестокий мир чувственная красавица Олла Дез. Непревзойденная танцовщица – как Чара Нанди, как Тиллоттама – она в названном мире находит мало подлинных ценителей своего божественного таланта. На фоне жесткого общества почти детская чистота Оллы смотрится несерьезной, легкомысленной; а ее наивная снисходительность к абстрактным злодеям, если они – ''сильные личности'' – при наличии реальных злодеев выглядит инфантильной и двусмысленной. В известном смысле нашла себя на Тормансе маленькая и юная Чеди Даан, очень скромная в сравнении с Фай, Эвизой, Оллой. Но ее большая и жертвенная любовь ко всем, кто хотя бы считается человеком, превосходит это чувство Леи и даже, может быть, Низы Крит. Торманс очень нуждается в такой любви, сам толком не понимая этого. И Чеди готова нести свою божественную любовь злобному миру, готова ''принять Крест'' за людей – и принимает его (ее ''Воскресение'' – достаточно случайное).
Что касается мужчин… Дело даже не в том, что у четырех героинь нет формальных пар. В романе не выведены просто достойные быть такими парами. И если бы ровней спустившимся с небес богиням не было бы только среди тормансиан… Фай Родис любят астроном-художник на Земле, Гриф Рифт на ''Темном Пламени'' и Таэль на Тормансе (самцово-прагматичные поползновения Чайо Чагаса не в счет; а массовое преклонение перед Фай – все же не собственно любовь). О первом практически ничего не известно. О втором поклонница героических натур Олла Дез отозвалась так: ''… Гриф Рифт действительно командир…'', да и не ''действительного'' командиром звездолета не назначила бы Земля, а эпизоды романа подтверждают ''действительность''. Но все же Гриф сломлен недавней гибелью любимой женщины, потому отчаянно боится за членов своего экипажа, особенно за обожаемую Фай, потому не верит Тормансу, пожалуй, ненавидит его. Эрг Ноор с ненавистью огненной струей из планетарного двигателя выжигал всю нечисть вокруг, когда нечисть поразила Низу. Но Эрг, несомненно, разделял мнение Ефремова, что разумная жизнь может быть только гуманоидной, какой на планете Черных медуз и Черных крестов быть не могло. Весь облик Эрга говорит о том, что он на месте Грифа ни при каком горе не сорвался бы до резни злобного дурачья – заодно разных прочих тормансиан. А Фай Родис пришлось уговаривать КОМАНДИРА ЗВЕЗДОЛЕТА не скатываться до уровня того злобного дурачья (как скатился в похожей ситуации Румата из ''Трудно быть богом'' Стругацких). Возможно – сильная Фай могла бы полюбить более слабого, чем сама (до некоторой степени иллюстрация – любовь соответствующей Фай Эвды Наль к Рену Бозу). Возможно – в случае Фай и Грифа просто имел место вариант ''сердцу не прикажешь''. Но разноранговость, несоответствие Фай и Грифа, какими они показаны, мне кажется явной. И пара Фай – Таэль несколько схожа с парой Эвда – Рен. Но ведь любовь Эвды к внешне более слабому Рену удивила даже чуткую Веду. А здесь – представители разных цивилизаций и необходимость скорого расставания без времени на дорастание Таэля до уровня Фай. В Чеди Даан влюблен Соль Саин. Но если Чеди в ее самоотверженной любви ко всем трудно заметить любовь к себе одного человека, то что же сам ''бесстрашный пилот''? Неужели и в Эре Встретившихся Рук взрослые люди комплексуют, боятся любви и любимых? Однако еще в Эре Великого Кольца робкий Рен Боз ''с первого взгляда'', при всем честном народе объявил Эвде Наль: ''Не могу поверить, чтобы кто-то сравнялся с вами!''. Бедная Чеди – скот Шотшек видит в богине самку, а Человек Соль лишь постоянно пикируется с ней. Этакий младший школьник Эры Разобщенного Мира, дергающий за косички понравившуюся ему одноклассницу. А ведь именно Чеди с ее мессианской любовью ко всем нужна отдельная любовь для себя (трудно быть не только богом, но и богиней) – и даже, наверно, не столько материнская любовь Фай. По-моему, весьма возможное объяснение зажатости Соль Саина – понимание своего несоответствия маленькой, как золотник, Чеди (почти согласно русской поговорке – не по Саину шапка). Эвиза и более того Олла ограждены от примитивов типа Шотшека. Своему же более культурному окружению Эвиза констатировала: ''Ни на минуту я не переставала ощущать направленное ко мне желание''. Понятно, что не меньшее, по крайней мере, желание, даже с экрана, будила танцующая обнаженной Олла. Но тормансиане, которые могли понимать, понимали, что богини – не про них. Ничего не боящийся Гзер Бу-Ям посмел позволить себе только рыцарское поклонение Эвизе (образ Прекрасной Дамы, несомненно, вел ее Верного Рыцаря потом по дороге борьбы и подвигов). Но и земляне не смели любить первых красавиц – хотя бы так, как Гриф любил Фай, а Соль – Чеди. Во всяком случае, Автор о такой любви не сообщает. ''Логического квадрата пар'' не получается.
* * *
Именем полного женского идеала назван последний роман Ефремова – ''Таис Афинская''. Чувственный идеал несколько другого плана, чем Чара, Тиллоттама и Олла – Эгесихора. При общих чертах со своими предшественницами (по хронологии творчества Ефремова – не истории общества) – она еще и могучая воительница с обликом величавых греческих богинь и статных германских валькирий. Скромный идеал – Гесиона. Она всегда младшая против Таис и в разных аспектах уступает Эгесихоре, ни в чем не превосходя ее. В отношении самой сильной стороны скромных героинь – подвижничества ради людей – Гесиона уступает не только фантастическим Чеди Даан и Низе Крит, но и более реальной Лее. Однако ради родных она остается жить рабыней, ради выкупа отца и брата готова стать проституткой (не гетерой). За отца она, будучи рабыней, посмела схватиться со знаменитым философом Аристотелем (которому покровительствовал властитель Греции, палач Фив и судьбы Гесионы Александр), не испугавшись его рабов и слуг. Когда убийцы поразили подругу Таис – Эгесихору – Гесиона меньше всего думала о собственном спасении и если бы Таис не подоспела вовремя, ''убийцы бы настигли колесницу'' с Гесионой. Понятно, что за саму Таис Гесиона жизнь отдала бы не задумываясь: ''Афинянка едва успела отклониться от могучего кулака. Тут Гесиона… прыгнула на плечи Эоситею, вцепившись ногтями в глаза''. Последней из главных героинь романа – Эрис – остается в ''квадрате'' место рационального идеала. Эрис держит себя скромнее тоже добровольной рабыни Таис – Гесионы, совершенно не афишируя своих достоинств, но все равно выглядит ослепительно (Темное пламя, т. с.) и если надо, может показать артистизм и качества воина не хуже Эгесихоры. А хорошо знающие Эрис понимают, что она как личность – уровня самой Таис (в том числе по уму). Лучше всех понимает это сама Таис. Но полная идеальность Таис открыта, очевидна, тогда как подобная идеальность Эрис ею сознательно, рациональной волей держится в тени. Но об Эрис вообще разговор особый.
В ''Таис Афинской'', в отличии от предыдущего романа, каждой героине находится подходящий герой. Только взаимоотношения – точнее их отсутствие – соответствующих первых и последних ломают ''квадрат пар''. Прекрасной и могучей артистке Эгесихоре отвечает мощный и, надо думать, симпатичный воин Менедем. Но ''обручает'' их любившая обоих Таис лишь общим погребальным костром. Скромной Гесионе во многом близок незначительная историческая личность романа – Леонтиск ''Старший''. Оба молодые, веселые и добрые (несмотря на тяжелую судьбу Гесионы и воинское ремесло Леонтиска), оба тонкие натуры, не обременяющие себя при этом мировыми проблемами. Они могли бы, наверное, составить взаимное счастье (Гесиона – давая Леонтиску отдохновение от жестокостей войны, Леонтиск – отогревая ее от былых несчастий и оберегая от возможных). Но они прошли по своим коротким жизням, практически не заметив друг друга в окружении обожаемой обоими Таис. Закрытой интеллектуалке Эрис пара – скрытный интеллигент Неарх. Эти одинокие и своеобразные личности больше, пожалуй, взаимно подходили, чем кто-либо из персонажей романа. Загадочные исчезновения из жизни обоих могли бы гармонично слиться при совместной судьбе. Но Эрис полностью укрылась в своем одиночестве, смягчаемом только нежной дружбой с Таис и определенными симпатиями к ее близким. А Неарх, может быть наоборот, спасаясь от внутреннего одиночества, не дождался, т. с., встречи с Эрис, вопреки логике ''квадрата'' всей душой полюбив свою ''антагонистку'' (даже по росту – прямо ''Пушкин'' какой-то) Эгесихору (рациональный Рен Боз шарахался от невысокой Чары), после ранней гибели которой перенес нерастраченную любовь на менее великолепную Гесиону (Рен счел возможным не попрощаться навсегда с соответствующей Гесионе Низой Крит).
Таис и Александр требуют особого рассмотрения. Александр сторонился женщин после того, как мать расправилась с его молодой любовью. На первую встречу с Таис он пришел, видимо, заинтригованный восторгами Птолемея. Пришел, увидел, победил – но и сам был покорен. Встретились два выдающихся человека. Таис назвали четвертой харитой еще в ее юные годы, когда полный расцвет нареченной богини красоты и изящества был впереди. Про Александра смолоду ходили упорные слухи, что он – сын бога (т. е. был не только источник слухов, но и те, кто готов был верить им, с энтузиазмом распространял их дальше), предвосхищая последующее обожествление Македонца. ''Полубожества'' сразу правильно оценили масштабы друг друга, почувствовав непростой взаимный интерес с неизбежной искрой любви. Их любовь не могла быть простой интрижкой – любой прочности, длительности и оформленности связью; вряд ли могла быть легкой и быстрой. Друг к другу они шли годы. За эти годы женщины были у Александра, у Таис помимо клиентов – Менедем, почти жених Птолемей, то ли платоническая любовь, то ли нежная дружба с Леонтиском (именно Таис он завещал свои огромные богатства и его именем Таис назвала сына). Не секс и его любые приложения притягивали Таис и Александра, даже, наверное, не просто восхищение друг другом. Таис и Александр оказались близким единомышленниками во многих отношениях – может быть, самыми близкими в самом важном. Таис страдала от пороков своей эпохи, страдала не телом – душой. А Александр намеревался улучшить мир – объединить Ойкумену, убрать все границы, разделяющие людей, и править как просвещенный монарх, ученик великого Аристотеля. Возле поверженного Тира Александр изложил Таис примерно такую Программу. Объяснил он и свою беспощадность к тем, кто оказывал ему сопротивление. Объяснение революционера – чтоб привести людей к общему счастью, надо быть беспощадным. Т.е. Фивы надо было ''наказать'', чтоб скорее объединить Грецию вокруг Македонии; Тир надо было разгромить, чтоб другим было неповадно мешаться на дороге ко всеобщему счастью; и т. д.. Поскольку речь идет об особого рода революции – без насилия не обойтись и беспощадное малое насилие гуманнее постоянного нерешительного насилия, провоцирующего регулярное массовое сопротивление, которое придется регулярно и массово подавлять. Таис не была политиком – она просто хотела счастья. Сначала ее представление о счастье было неосознанным и ''формулировалось'' во сне, где в каком-то прекрасном мире к ней сходила с пьедестала Афродита Урания – олицетворение любви небесной – и ''чувство необычайной отрады и покоя переполняло юную гетеру''. Одну. Так не могло продолжаться долго. Таис с самой юности была добра к людям, включая рабов, ее активной натуре для чувства необычайной отрады и покоя с годами становилось необходимым, чтоб счастливы были все, хотя бы большинство людей. Делосский философ помог осознать Таис связь подлинного личного счастья со счастьем других. К встрече с Александром при Тире Таис уже готова была принят Программу великого Македонца, включая необходимость ''революционного террора'', принять и разгром Фив, и личную трагедию Гесионы. Если бы Александр смог реализовать свои первоначальные замыслы – Таис могла бы стать его ближайшей помощницей независимо от формы их отношений, в том числе и надежным семейным тылом. Но Александр пережил трагедию многих великих людей, не знавших глубинных законов общества или знавших их недостаточно, а потому при самой своей самоотверженности и немалых результатах (тем больших, чем гениальней личность) получавших не совсем то – или совсем не то, о чем мечталось. Целенаправленно изменив – в той или иной мере – мир, они сами становились игрушками непонятных стихийных процессов, уводивших в сторону от идеала, либо сами возглавляли этот увод, либо отторгались от жизни, в лучшем случае только от общественной (впрочем, для идейных личностей последнее хуже). При прощальной встрече с Таис Александр сам признал расхождение его Программы и результатов, но вполне так и не понял всей глубины расхождения. Он не понял свое перерождение, кардинальное перерождение своей власти, степень перерождения одних своих соратников и правоту критики в свой адрес других, захлест своего государственного аппарата, армии, своего ближайшего окружения людьми новой формации, подминающими и вытесняющими прежних. В тех, кто не принимал новых веяний, великий человек все больше начинал видеть изменников ему, его делу, просто подлых людей. Смерть Александра избавила его от падения до уровня вдохновителя своего ''Тридцать седьмого года'' с трагическими последствиями для многих прежних соратников, незадачливых приверженцев и просто случайных жертв. Скорее всего, жертвой террора стала бы и Таис, до конца жизни не изменившая своим идеалам, столь близким первоначальным идеалам Александра. Последняя, печальная встреча Таис и Александра не в обнаженной, не в расставляющей все точки над ''i'' форме, показала, что их пути, в общем, разошлись не меньше, чем Веды и Эрга, но с большей личной болью для каждого. Эрг в последний полет отправился с близкой и надежной Низой – Александр остался один; Веда нашла своего Ветра – Таис соединилась с наименьшим злом, с Птолемеем.
Хотя каждой главной героине ''Таис Афинской'', вместе составившим вполне выразительный ''квадрат'', в романе имеется мужское соответствие – ''квадрата пар'' не поучилось. Но не получилось и настоящего мужского ''квадрата'' – из-за ''пятого колеса в телеге'' – Птолемея. При отсутствии любой ''вершины мужского квадрата'' ее лучше всего мог заменить Птолемей – из-за срединности своего образа. Он где-то посередине между Менедемом и Неархом и в плане физическом, и (в обратном порядке) плане умственном. Как политик-воин он где-то посередине между Александром и Леонтиском. Все ''вершины квадрата'' погибли – остался срединный Птолемей – ''квадрат сжался в точку''. Все ''вершины'' любили Таис (можно предполагать любовь и Неарха, обдуманно не вставшего на пути Птолемея, тем более Александра), женой она стала срединного Птолемея. Историю творят не великие личности – историю неосознанно творят массы и прочие весомые факторы. ''Тридцать седьмой год'' – как искоренение всего действительно великого в наследии Александра и его первоначальных друзей – свершился после смерти Македонца, как борьба диодохов. В ходе этой кровавой разборки вчерашних соратников и прилипших к ним их бывших врагов история Балкан и Ближнего Востока, взбаламученная необычными деяниями Александра, вновь приняла свое естественное течение, скорректированное эллинистическим космополитизмом. В грызне за власть были зверски убиты мать Александра, жена Александра, сын Александра – естественный повелитель несостоявшихся диадохов, если бы Александр прожил дольше. Ветераны Александра, отказавшись совершить злодейство, тем не менее не остановили его. Диадохи не объединились для немедленного воздаяния подлому Кассандру. Судьба семьи Александра дает представление о вероятной судьбе самого Македонца, проживи он дольше, но не улови новых веяний. Судьба семьи Александра ясно говорит, что Таис очень повезло в страшное время диадохов. Птолемей – ближайший соратник Александра после смерти Гефестиона и, может быть, самый верный продолжатель дела Александра в его первоначальном виде, насколько о продолжении дела вообще может идти речь. Останки Александра нашли покой в самом великом городе, носящем его имя. Огромный, разноязычный мегаполис, центр культуры, отчасти затмивший Афины, создавался по разработанному плану – как идеальные города утопистов. Вознесшийся на краю Египта, он не был египетским ни по населению, ни по укладу жизни, являя собой египетское ''окно в Ойкумену'', так же отличное от Египта, как город, основанный Петром, отличался от всей России. ''Санкт-Александрбург'' был, видимо, самым лучшим воплощением замыслов Александра – особенно на общем фоне крушения этих замыслов. В Александрии, еще как-то живущей по замыслам Александра, к останкам Александра и царствующему соратнику Александра многие годы не доставало большой любви Александра. Поддержав Птолемея в самое трудное первое время и всегда оставаясь его преданным другом, Таис – в отношении верности первоначальным замыслам Александра бывшая святее его самого – не могла быть рядом с Птолемеем, когда он, по его же словам ''понял всю тщету усилий преобразовать Египет, внедрив сюда дух Эллады и гений Александра''. ''Тридцать седьмой год'' – это не только казни; это и ссылки. Таис оказалась в провинциальном Мемфисе с правами английской королевы. Не получился ''квадрат пар'' – не получилась и серединная пара.
* * *
